«Ребенка накрывали собой и думали: если попадёт снаряд, пусть только в меня»

начинает цикл публикаций, написанных на оккупированной территории. Быт, драмы, трагедии — и ежедневная борьба за выживание обычных людей — в "Донбасском дневнике" луганчанки Яны Викторовой.

В основе моего мира лежит образ дома — дома, в котором всегда горит свет, тебя ждут близкие, готова вкусная еда и тёплая постель. Это незыблемая цитадель безопасности и любви, одна мысль о которой позволяет преодолеть любые невзгоды и куда всегда можно вернуться. Таким был и есть мой дом – моя крепость, несмотря ни на что и вопреки всему, даже если в нём нет света, и обогревается он дровами в камине. Даже если над ним свистят снаряды, а ты часами вжимаешься в пол под окнами – в доме нет ни одной глухой стены. У каждого из не выехавших с Донбасса были свои мотивы – патриотизм, отсутствие возможностей выехать или что-то ещё. Мой якорь – мой дом, который я люблю и который не могу оставить. Как большого старого друга, которого невозможно вывезти с собой, а бросить его – значит предать.

За 63 дня без света мы израсходовали весь запас свечей, который у нас был

Так случилось, что в июле 2014 года мы с мамой решили остаться в Луганске. Моему сыну было полтора года, и он не решал ничего. У меня была работа, нигде нас никто особенно не ждал и, самое главное, нас держал свой дом, который мы любим. А бросить частный дом, уехать — это купить билет в один конец. В первую же неделю в так вот оставленный на нашей улице дом влезли, выставив окно, и дочиста вынесли всё. Ну и ещё мы наивно верили, что ничего ТАКОГО страшного быть не может. Был кое-какой запас продуктов, заполненная морозилка и уверенность, что всё будет хорошо. Мы, как оказалось, из оптимистов.

Конец июля и август 2014 года мне не понравились. Наш запас продуктов в морозильной камере испортился в первую же неделю из-за того, что не было света. Наша скважина и насос оказались непригодными в условиях отсутствия электричества. За 63 дня без света мы израсходовали весь запас свечей, который у нас был – плавающие, ароматические, декоративные. Ночами я читала при горящей свече, а утром ругала себя за неоправданное расточительство. 63 дня без света и связи, 48 дней без воды, полдня без газа. И всё можно было бы пережить, если бы не постоянные, пугающие и изнурительные обстрелы. Мама и мой полуторагодовалый ребёнок бегали в погреб. Максимка научился сам в него спускаться. Сказала бы, что это трогательно, но от этих новых его навыков больше хотелось плакать.
По ночам мы лежали на полу, накрывая Максима собой. Лежали и каждая молча думала: если попадёт снаряд, пусть только в меня…

Яркая картинка того августа – зарево горящего Эпицентра

Забавно, что самыми приспособленными оказались наши соседи, у которых и в лучшие времена не было газа. Готовили они на костре, а мы, оставшиеся на улице несколько семей, могли угадать по запаху, что у них на обед. Они оказались тоже из оптимистов – осколки собирали в ладошку, на память. Через день мы ходили к ним по воду. Узнавали новости. От них услышали, что в центре города раздают помощь детям. Два дня я решалась — идти или нет, боролась с чувством стыда. Потом, робко, мучимая совестью, всё-таки пришла в центр и увидела огромную очередь. Я была девяностой.

Ждала в очереди 4 часа. Несколько человек потеряли сознание от жары. Узнала, что это товар из Метро, в котором от попадания снаряда начался пожар. Получила подгузники, детское питание, игрушку. Ушла домой такой счастливой! Домой шла пешком, было уже после полудня, и транспорт не ходил. Пока шла, меня обогнала только одна машина с автоматчиками. Два часа пешком под палящим солнцем и аккомпанемент из свиста и грохота снарядов с пачкой памперсов в руке – моей защитой, но моё счастье не притупилось. Я была уверена, что в этот день уже ничего случиться не может.

Яркая картинка того августа – зарево горящего Эпицентра. Чёрный дым на горизонте, который не могли погасить несколько дней. Сгоревшая легковая машина в центре города и убитый осколком мужчина на газоне в мой очередной рейд за детским питанием. Но, когда вокруг дым и хаос, даже это кажется почти нормой, потому что себя ты уже потерял во всём этом.

Следующую зарплату мы получили только через полгода

В конце августа на двери университета, в котором я работаю, вывесили карандашное объявление о собрании трудового коллектива. Как же все были рады! Помню густую седину на давно не крашеной голове одной резко состарившейся за лето коллеги. Каждый рассказывал, как провёл это лето. Спасала ирония. Шёпотом рассказали историю о старой женщине, которая тронулась умом и кричала в окно во время обстрелов: Ополченцы, спасите! А потом, забыв: Отполченцы, помогите, отщепенцы!.

Коллектив заметно поредел. Кто-то ещё ехал, кто-то обещал вернуться. Перед нами со ступенек выступила Леся Лаптева, министр образования, обещая свет и воду, чай и питание. Свет и воду действительно дали в течение месяца. Зарплату за сентябрь мы получили прямо перед выборами в конце октября. На следующий день после зарплаты перед трудовым коллективом выступил Плотницкий. Это была самая ожидаемая и самая счастливая зарплата…

Мы стояли в очереди два дня, получили её с третьей попытки, после стольких часов на улице под почтой, но это были самые счастливые деньги. Следующую зарплату мы получили только через полгода…

Новый народный ректор. Большинство деканов новые. Руководящий состав чётко поделился на тех, кто преподаёт в Северодонецке и тех, кто остался здесь. Особенных изменений в учебном процессе я не увидела. Переходим на российские стандарты. В срочном порядке переводим всю документацию на русский язык. До Нового года мы пытались сосчитать оставшихся студентов. Из прошлогодних 15 студентов в группе реально обучается 2-3 человека. Первый курс набрали рекордно – с символическими экзаменами и только на бюджет. Для многих это единственный шанс изменить свою жизнь, получить желаемое образование. Среди первокурсников много ополченцев, попадаются среди студентов и психически больные. Для меня, признаться, это загадка – за что люди живут, за что ездят на работу. Чувство, что у нас сейчас полноценно работает только рынок – там можно найти всё. Супермаркеты работают до 17:00, транспорт ходит до 19:00, комендантский час. Город тёмный, фонари не горят. А вечерами город вымирает. Дни рождения отмечаются с утра, чтобы гости успели добраться домой.

Вместе с географическим разделом территории прошёл ещё один раздел — невидимый и внутренний

Резко поменялся смысл жизни. Многое из того, что мне было доступно и нравилось раньше, сейчас невозможно. Я радуюсь запасу продуктов и электричеству. Заряжаю телефоны впрок, стираю и глажу в первую очередь, мою посуду сразу после еды, пока есть вода и свет. Вместе с географическим разделом территории прошёл ещё один раздел, невидимый и внутренний. Друзья, оказавшиеся по ту сторону баррикад, оказались там не только географически. Мой надёжный, многолетний друг в сердцах написал мне на днях: Твои вещи и деньги нужно отдать беженцам, ты работаешь на террористов. И я чувствую, что такие объяснения будут не только с ним. Разговоры о политике начинаются почти сразу. По нашему телевидению только российские телеканалы. Машины без номеров, люди с оружием и русским говором, машины с зенитками, закамуфлированные известью. Российская вакцина для детской прививки… Новости о раненных и погибших. Звонки родственников и заверения, что с нами всё хорошо…

Мама до сих пор кричит во сне Убивают!

На нашу улицу до сих пор не вернулись все уехавшие. По вечерам пустынно и страшно. С остановки возвращаюсь в кромешной тьме. Моя одинокая тётушка-пенсионерка начала ходить в социальную столовую. Шесть кусочков хлеба, макароны с видимостью тушёнки или манная каша на воде. Очередь в любую погоду неизменна – 4 часа. Единственное желание моей тёти — поесть. Когда-то я читала об этом, давным-давно, в книгах о жителях трущоб. Моя тётя начала есть впрок, потому что её голод не утолить никогда.

При встречах с друзьями делимся советами, кто что готовит. Кто-то варит сало, кто-то ест свеклу. Кто-то ищет рецепты энергетических блюд, после которых можно не думать о еде очень долго… Очень важна ирония при всём этом, умение посмеяться над собой. Рассказать со смехом, как падал лицом в песок, а после этого решил носить только тёмное – оно дольше не пачкается. После ночных обстрелов традиционные смс-ки от друзей: Вы как? И неожиданная помощь от тех, от кого её совсем не ждал.

Мне казалось, что рядом с нами не самая лучшая школа – одна из старейших школ города, которую заканчивал ещё мой отец. Я думала, что не хотела бы эту школу для своего сына. В неё попали дважды. Наверное, восстанавливать дорого. Стоит без стёкол. Смотрит прорехами в стенах в синее небо. А рядом разбитый вдребезги блок-пост и детская площадка, на которой по-прежнему кипит жизнь. Мир полон контрастов.

…Мама до сих пор кричит во сне Убивают. Утром я не рассказываю ей этого, а сыночек не может оставаться сам. Наше эхо войны. И самый большой и странный вопрос – как дальше. Не помню, чтобы меня это занимало раньше.

Яна ВИКТОРОВА, Луганск, специально для .